Но Стасик по-прежнему посвистывал, поглядывал на облака. И никто не знал, что внутри у него крик и плач. Ох, выдержать бы… И когда уже стало совсем невмочь, пришел на помощь дождик. Он посыпался из маленькой, как мочалка, тучки, пробегавшей над Банным логом.

Ни Яшка, ни Стасик не стали прятаться. Шли так же, только лица запрокинули навстречу каплям. Дождик тут же промчался, заблестели мокрые плиты, лужицы и листья.

«Последний дождик…»

Навстречу Яшке и Стасику двигался вприпрыжку маленький Вовка Пантюхин, гнал проволочной каталкой бочоночный обруч. Стриженная под машинку желтая Вовкина голова искрилась. Был он в новой синей матроске (небось для школы купили, а он в ней по улице носится, обормот).

Вовка остановился, заулыбался щербато:

— Я к вам сегодня приду! Можно?

— Приходи, — сказал Стасик. И не стал добавлять, что Яшки уже не будет. И Яшка промолчал. Вовка поскакал дальше.

«Как мальчик на елочном шарике», — вспомнил Стасик.

«Как мальчик на Дороге», — подумал Яшка.

Дорога в тот раз привела его сюда, к Банному логу. Сейчас, если постараться, можно выйти с Банного лога на Дорогу. А там — звездный путь. Но Стасик не хочет. И он прав… Но, может быть, придет время, и он все-таки узнает, куда способна вывести эта улица его детства?

— Если окажешься когда-нибудь на Дороге, можешь встретить Юкки, — сказал Яшка. — Он покажет, куда идти…

Стасик не спросил, что за Дорога. Спросил:

— Кто такой Юкки?

— Мальчик… Его иногда путают с Лотиком, но это не так. Они даже и не похожи… Просто и тот и другой с сестренками ушли из дома. Искать друзей. Но Лотик нашел своего Гальку, а Юкки бродит до сих пор. И с сестренкой они то теряют, то находят друг друга… Ты смотри, свою Катюшку не теряй…

— С какой стати, — насупленно сказал Стасик.

Вышли к пристани. Потом — на обрыв, на то место, где прощались всегда. Было пусто вокруг, только смесь облачных теней и солнца летела по откосам. Баржа отсюда была не видна, но Яшка знал: добежать до нее — одна минута, как всегда. Только сейчас — не как всегда, а последний раз.

Он вдруг подумал, что рано или поздно баржу пустят на слом. И найдут каменного мальчишку в полинялом костюме с поблекшей пионерской нашивкой на рукаве. Вильсон может об этом узнать, догадается про все… Чего доброго, сделает из мраморного пацана что-нибудь вроде памятника и будет себе сердце надрывать… Яшка не хотел быть памятником!

Он стал сбрасывать одежду.

— Зачем? — без удивления, устало спросил Стасик.

— А мне все это для чего теперь?.. Отдай тете Поле.

— Совсем сдурел, — вздохнул Стасик. — Может, еще сказать, что ты потонул? Мало ей одного Левушки…

— Ох… я не подумал. Ну, спрячь куда-нибудь.

Он стоял перед Стасиком, тощенький, озябший, незнакомый какой-то. Но пока все еще мальчик Яшка.

— Пойду я. Ладно? — жалобно сказал он.

Стасик торопливо кивнул. Что еще делать, он не знал. Обнимать голого дрожащего Яшку неловко. Рукопожатия не были в обычае у туренских пацанов.

— Иди, — выдохнул он. Хотел еще сказать «прощай», да не вышло. Отчаяние и обида вскипели в нем, выплеснулись: — Ну, чего ты стоишь! Не торчи тут, убирайся! Думаешь, нужен ты мне, да?! — И скорчился, сел в мокрую траву, зубы сцепил.

— Вильсон…

— Убирайся! Врешь ты все! Не звезда ты, а… коптилка паршивая, вот! — И Стасик отвернулся так, что захрустела шея. И замер, закостенел…

Яшка стремительно бежал вниз. Хлестали по нему репейники, полынь и бурьян. Болела порезанная где-то пятка. Он всхлипывал громко, не сдерживаясь. Пусть! Последняя боль, последние слезы…

Внизу, у баржи, он все же оглянулся: не следит ли за ним Вильсон? Уж лучше бы выскочил за бугор и следил. Может, рукой помахал бы…

Но Стасик не смотрел, куда убегает Яшка. Он долго плакал, сидя в траве, потом собрал Яшкину одежду, свернул в тугую муфту и затолкал ее в бурьянную чащу.

И пошел к лестнице…

Серое небо

Прошли три дня — пустые, серые. Вечером к Скицыным постучала Полина Платоновна.

— Здравствуйте… Стасик, а что это Яши не видать? То целыми днями здесь, а то…

— В самом деле! — спохватилась мама. — Куда он пропал? И ты, я смотрю, как в воду опущенный. Что случилось?

Стасик тихо кашлянул и стал смотреть в темное окно.

— Станислав…

— Уехал он. Насовсем…

— Как уехал?.. Сбежал?!

— Ну, почему сбежал! Просто перевели… В другой город.

— А в какой город?

— Ну, откуда я знаю? Он сам не знал… Говорил, на Украину куда-то, — придумал Стасик. — Группу, десять человек.

— Но он напишет?

— Откуда я знаю, — опять буркнул Стасик.

— Вы что, поссорились?

— Какая теперь разница! — с отчаянием сказал Стасик. — Если его все равно нет… Что вы все ко мне пристали!

— Не смей грубить! Тебя по-хорошему спрашивают, а ты…

— Не надо, Галина Викторовна, — тихонько вздохнула у двери Полина Платоновна. — Это бывает у мальчиков. Случается, что один из друзей уезжает, а другому обидно, хотя никто не виноват. У Левушки тоже был товарищ, Саша Максимов, а потом, в пятом классе, вот так же… Что поделаешь…

Стасик сидел, привалившись к подоконнику, и наливался тяжелой тоской. В мглистом Катерном переулке шуршал дождь.

Полина Платоновна сказала:

— Славный мальчик этот Яша. Я даже думала…

— Что? — спросила мама.

— Да теперь все равно уж… Видимо, не судьба… Недавно Стасика не было дома, а он пришел, говорит: «Можно, я у вас посижу?» Я обрадовалась. Попросила его: «Поиграй мне, если не трудно». И он начал играть. Импровизировать… Честное слово, ничего подобного я раньше не слышала. Даже до слез… Это просто дар Божий…

Тут закапризничала, разревелась Катюшка, мама подхватила ее, Полина Платоновна незаметно ушла.

…А наутро Стасик с сумрачным ожесточением разломал их с Яшкой домик.

Он решил, что не будет больше страдать и тосковать по Яшке. Мудро, по-взрослому, сказал себе: «Что было — не вернешь, а жить все равно надо». И стал жить как все. Играл на полянке в футбол, ходил в кино с Вовкой и Зямой, которая вернулась из лагеря — загорелая и совсем уж длинная. Потом пришло первое сентября — там вообще хлопот не оберешься. У Стаськиного класса оказалась новая учительница — молодая и очень добрая Елена Матвеевна. Бойко взялась налаживать пионерскую работу, назначила Стасика участвовать в спектакле «Архимед Вовки Грушина». Спектакль был веселый, животики надорвешь, а подготовка занимала целые дни. Заодно Стасик узнал, кто такой был настоящий Архимед, и попробовал проверить его закон, когда купали Катьку. Мама за это пообещала вылить ему за майку всю мыльную ванну и вдруг спросила:

— А от Яши письма не было?

Ну, и все посерело, потускнело тут же. Не надо ни Архимеда, ничего другого…

Мама взяла его за плечи мокрыми руками.

— Ох, Стасёнок ты мой… В жизни ведь всякое бывает. Даже если вы разъехались навсегда, если даже рассорились на прощанье, все равно ведь… что было, то было. Хорошее надо помнить, и тогда оно будет с тобою всю жизнь… Верно ведь?

Стасик глотками загнал внутрь слезы и кивнул. Но вся его тоска, вся печаль по Яшке, которая в последние дни пряталась позади суеты и забот, поднялась опять, сделалась главной.

«Хорошее надо помнить»… Было бы легче, если бы расстались по-хорошему. И если бы знать, что Белый шарик тоже будет помнить это лето. Помнить Вильсона… Только не вспомнит он! Превратится в большую звезду после своего дурацкого Возрастания, и станет ему наплевать на все, что было…

Но… почему?

Неужели у звезд память хуже, чем у мальчишек! Неужели в ней не найдется уголка для Вильсона? Для… желтого окошка, которое светилось в их самодельном доме?

Может, Шарик напрасно боялся, и ничего он не забудет! Скорее всего, ему это большие шары наговорили. Нарочно! Чтобы меньше думал о Земле, о Вильсоне…